Вероник сразу начала подготовку к визиту, заказав новое платье, шляпу и туфли. Все эти дни я скрывался в кабинете, чтобы не слышать жалобы на бестолковую портниху, шляпницу, сапожника. Все трое счастливо улыбались, когда я приехал оплачивать работу.

Метров за сто до двухэтажного дома градоначальника на Дерибасовской уже стояли кареты, ожидавшие отправившихся на поклон господ. Павлин высадил нас напротив парадного входа, который охраняли два полицейских при карабинах и шашках, и отправился искать свободное место.

В вестибюле слуги приняли верхнюю одежду, а потом мажордом в белом парике, ярко-красной с золотом ливрее и белых, обтягивающих панталонах спросил мое имя и должность и, открыв дверь в гостиную, громко объявил:

— Коллежский советник, экстраординарный профессор (имярек) с супругой!

Мы троекратно полобызались с градоначальником и его супругой Любовью Семеновной, приятной женщиной, довольно рослой, крупноватой для своего пола, одетой в фиолетовое платье с красными треугольными вставками спереди, одна до пояса, а вторая ниже, соприкасавшимися острыми углами, которая была на четырнадцать лет моложе и при этом во втором браке. Он сообщил жене, что я еще и будущий пилот, после чего Любовь Семеновна простила мне красавицу-жену. Мы отправились дальше, к гостям, разодетым в мундиры с орденами и обвешанным драгоценностями, целуясь, с кем попало. Правда, чаще прикладывались к розовым щечкам моей жены, которая прямо таки лучилась от счастья, что попала в высший свет города.

Я взял бокал шампанского у официанта в белом парике, красной ливрее и белых панталонах, и встал у стены, чисто по-научному исследуя эту ярмарку тщеславия. В отличие от жены, мне от них ничего не надо, даже внимания, поэтому и не суетился. Меня тоже разглядывали ненавязчиво. Я новый фаворит новой метлы в довольно высоком для своего возраста чине. Чем черт, то есть градоначальник, не шутит! Завтра запросто могу занять кабинет кого-нибудь из них. Надо присмотреться, найти слабое место.

Этим мелким интриганам даже в голову не приходит, что более ушлые игроки, англосаксы, уже сколотили Тройственный союз с Россией и Францией, чтобы натравить их на усиливающегося конкурента Германию и одним махом ослабить и врага, и союзников. Через пять лет от всего, в чем и ради чего они жили, накроет военно-политическое цунами и утащит за собой на дно, выкинув потом на разные берега, кого живым, а кого не очень.

Не то, чтобы я переоценивал императорскую Россию, не видел изъянов, которых было слишком много даже для такой большой страны, но это пока что лучшая ее версия из тех, в каких я успел побывать. Может быть, я тоже во время скитаний по эпохам (или родился таким?) стал манкуртом, человеком будущего, как уверяли в двадцать первом веке, который вне семьи, национальности, страны, религии — чистейший индивидуалист, думающий только о себе, конечная точка развития, после чего устремившая резко вверх гипербола должна рухнуть к горизонтальной оси, к небольшой сплоченной стае-семье, выживающей охотой и собирательством, где абсолютно всё общее. Именно поэтому переходное положение России на пути к чистейшему капитализму устраивает меня больше всего. Умному человеку сейчас не надо подаваться в подлецы или бандиты, чтобы нормально устроиться. Здесь всё еще строго блюдется такое абстрактное и потому хрупкое понятие, как честь, поэтому высший и средний классы живут очень хорошо, да и низший, кто умеет работать и не пьянствует, тоже. Скоро Россия сделает рывок в сторону индивидуализма, отказавшись от собственности, национальности, религии и даже самой себя, точнее, подменив эти понятия суррогатами — и окажется на противоположной стороне, где все будут неразличимыми частичками большого стада, одинаково бедными и бесправными, нахваливающими то, чего не имеют, и даже господа станут рабами своих рабов.

142

Через три дня после Пасхи я досрочно окончил курс обучения в Одесской школе воздухоплавания, сдав выпускной экзамен — самостоятельно взлетел на «Антуанетт-семь», поднялся на высоту метров пятьсот, после чего сделал «восьмерку» и, медленно снижаясь, три большие «коробочки», а потом благополучно и плавно приземлился, пробыв в воздухе тридцать четыре минуты. В сортир не побежал, потому что в двигателе использовалось масло, изготовленное из мазута по технологии, разработанной мной, если так можно назвать воспоминания о будущем.

Я задумался над этой проблемой сразу, когда столкнулся с ней. У касторового был еще один, более значимый недостаток — загрязняло движок нагаром и смолистыми отложениями, из-за этого приходилось через каждые восемь-десять часов полета разбирать и чистить двигатель. Я уговорил компаньонов соорудить на заводе небольшую установку по вакуумной дистилляции мазута. Сырья оставалось много на нефтеперегонных заводах, как малоиспользуемого остатка. В итоге мы из мазута получали моторное масло и гудрон. Последний использовался для изготовления асфальта, облагородив внутренний двор и прилегающие улицы. Моторное масло очищали концентрированной серной кислотой, остатки которой нейтрализовали щелочью. В результате получалось чистенькое, янтарного цвета, достаточно вязкое и при этом намного меньше загрязнявшее двигатель. Стали использовать его на своих судах и продавать в аэроклуб со значительной скидкой, чем облегчали жизнь мотористов в разы. Они с тех пор сперва делали для меня, а потом для остальных учеников. Зато с владельцев автомобилей и мотоциклов, которые быстро оценили новый продукт, мы драли три шкуры, компенсируя предыдущие потери.

Заодно я послал статью со схемой установки и описанием процесса изготовления моторного масла в «Журнал Русского физико-химического общества». Главный редактор Фаворский сообщил письмом, что статья очень интересная и полезная для общества, поэтому будет опубликована в майском номере. Еще он поинтересовался, не ли у меня желания перейти в Санкт-Петербургский университет, когда на отделении химии появится свободная вакансия ординарного профессора? О таком предложении мечтают многие, даже ординарные профессора из других высших учебных заведений. Если бы не знал, что через два года начнется Первая мировая война, принял бы предложение с криком «ура!». Я написал, что это большая честь для меня, но сырой и холодный климат столицы вреден для моего здоровья. Такой отказ уж точно не сочтут обидным.

О получении лестного приглашения рассказал Вероник и коллегам. Первая взвизгнула от радости, а потом пригорюнилась, когда я объяснил, что свободные вакансии появляются в Санкт-Петербургском университете раз лет в десять. К тому времени мы будет жить в Швейцарии. Коллеги, наверное, позавидовали молодому и шустрому, но вида не подали. Кто-то из них поделился этой новостью с ректором Левашовым.

Однажды мы пересеклись с Сергеем Васильевичем в коридоре учебного корпуса, и он тоном обиженной девицы, заподозрившей ухажёра в неверности, поинтересовался:

— До меня дошли слухи, что вас переманивают в Санкт-Петербургский университет. Так ли это?

— Да, но я пока не принял решение, — сказал ему не всю правду, чтобы больше ценил.

— И не делайте это. Заслуженный профессор Клименко сказал мне, что ему уже трудно служить, годы берут свое, поэтому по окончанию весеннего полугодия уйдет в отставку. К тому времени у вас уже будут необходимые два года стажа в должности экстраординарного профессора, поэтому займете освободившееся место ординарного, — сделал ректор щедрое предложение.

Положительное решение экзаменационной комиссии авиашколы было отослано в Санкт-Петербург в представительство Международной воздухоплавательской федерации «Императорский Всероссийский аэроклуб». Почти через два месяца мне вручат присланный из столицы синий, картонный, складывающийся сертификат соответствия, внутри на правой стороне которого моя погрудная фотография, печать, захватывающая левый нижний угол ее, и левее «Подпись пилота» (мои каракули), а справа шапка с названием МВФ «сим удостоверяющей, что (имярек), родившийся в гор. Одесса в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, православный, получил звание пилота-авиатора, дата, подписи председателя и секретаря, номер шестьдесят два».